– Меч дай… – сказал вдруг воевода. Он силилсяприподняться, глаза были лютые, и одна щека располосована от переносья доуха. – Девка глупая… беги…

Я дала ему меч – вложила в левую руку, потому что на правойбыли сломаны пальцы. Он не сумел удержать, поник снова на снег, глаза потухли.Молчан щерил волчьи клыки, в горле яростно клокотало. С ним сразу не сладят, ондаст мне время дважды взметнуть ножом. Второй раз вождю в плену не бывать. Да имне незачем.

Вот новогородцы двинулись к нам через старое поле. Я пала наколени рядом с Мстивоем и обняла его, поднося руку к ножнам… И почти сразу одиниз преследователей вскрикнул, обидно уязвлённый в бедро пониже кольчуги.

Ярун, не прячась, стоял у края опушки и выпускал стрелу застрелой, бранясь во всё горло. Новогородцы заслонились щитами и принялисьотвечать. Боковой порывистый ветер мешал и им, и Яруну, но потом побратимсхватил себя за бок и согнулся. Вновь выпрямился. Попытался натянуть тетиву… Уронилстрелу и побрёл, шатаясь, почти свалился за сосенки.

Я слышала, как они совещались. Я положила руку на головуМолчану. Меня колотило.

Один из преследователей побежал к тому месту, где скрылсяохотник. Вот нагнулся и радостно закричал, найдя кровь на снегу. Потом в егощит воткнулась стрела, пущенная ослабевшей рукой. Тут уж почти два десяткавооружённых мужчин, на лыжах и так, кинулись по горячему следу.

И только тогда я отняла тряскую руку от ножен.

Варяг не открывал глаз. Но дышал. Я стала поспешно натягиватьна изувеченное, окоченевшее тело одежду. Она была мала воеводе, я вспарывалаеё, когда приходилось, – какая ни есть, а живому телу заступа… И в этовремя сделалось темно, словно в погребе, и с рёвом упала с моря метель.

Я как-то пыталась прикрыть собой воеводу, беспомощно силясьсвести у него на груди концы полушубка. Я прижималась к нему и слышала, как всёещё стучала упрямая жизнь там, под ранами, схваченными морозом. Стучала всёмедленней, всё неохотней. Я потеряла в снегу шапку и рукавицы и не сумеланайти. Нарушивший гейсы гибнет всегда. Не отпусти меня мудрый Плотица, ужетеперь сбылась бы судьба. Мы с Яруном немного ей помешали, отпугнулисклонившуюся погибель… но ненадолго. Кровь остывала, замирало сердце в груди.

Я ощупью прорезала плащ и обернула воеводу, перехватив впоясе запасной тетивой. Обезумевший снег бил меня по спине. Рядом рухнулодерево. Я подумала о Яруне и новогородцах. Я схватилась за плащ и вновьпотянула, почти не видя куда. Говорили, такая метель была в год, когда я родилась.Я то привставала, то падала на четвереньки. Я совсем потеряла Молчана, потомчуть не наступила на пса. Он всё берёг мои лыжи. В лесу будет полегче. Можетбыть. Впереди лежало болото, плохо промерзавшие топи. Я обойду их справа. Снегвбивался за ворот, никакого крика не разобрать было за хохотом ведьм. Ночьперед Самхейном, когда умирают нарушившие запреты. Я наугад скатилась с горушкии обхватила недвижного воеводу. Он слабо дышал. Ещё чуть, и совсем дотлеет внём жизнь. Он почувствовал меня рядом с собою и выдохнул – уже издалека:

– Уходи…

Тогда в мой рассудок хлынула тьма. Или не тьма, а звериное,древнее, как у волчицы, когда убивают волчат. Я перекинула его левую руку черезсвоё плечо и заставила взяться за поясной ремень, и пальцы варяга окостенели всудорожной хватке. Я стиснула его поперёк тела и упёрлась в землю коленями:

– Вставай, слышишь… вставай!

Он медленно, как во сне, попытался выпрямить ноги. И несумел. Мы оба останемся здесь, в метельной ночи, нас разыщут весной, когдастает снег. Я рванулась что было могуты:

– Вставай!

Мы поднялись только на третий раз. А может, на седьмой. Я незнаю. Он был вдвое тяжелее меня. Но недаром жил дедушка Мал, сломавший спинумедведю. Я сделала шаг. Вождь почти висел у меня на плечах, я в потёмках неразличала лица, мы шатались, как пьяные, и нависало над нами что-тобесформенное, черней самой черноты, изготовившееся схватить, вырвать из кольцамоих рук, навсегда унести обречённую жизнь… не стоять под берёзой, неотказываться от угощения, не пить молока…

– Моя была бы… в жемчужной… кике ходила бы… –предпоследним усилием разомкнул губы варяг. Голуба, вспомнила я. Ой, Голуба!..Извечным древом любви была у галатов берёза. Голуба привязывала шнуркомсеребряное запястье. С Некрасом утешится. Или с другим, кого строгий батюшканаречёт. Где же ей догадаться, как любил её воевода, как себя забывал ради неё.Куда там себя – ужас вымолвить, род, продления не узнавший… Мстивой между темразлепил чёрные губы для нового стона:

– Кольчугу на белую грудь не вздевала бы…

И замолк, и совсем подломились колени, жизнь гасла в нём,как ни пыталась я её снова возгнесть. Нет, мне не вытащить его из этого леса, ясама уже мало что разумела сквозь непосильную тяжесть, ломавшую мне спину… Япроковыляла ещё полных девять шагов, и тогда только вломилось в сознание, чтоон говорил не о Голубе. Он говорил обо мне.

Я должна была что-то отмолвить, я открыла рот, понятия неимея, что возговорю… ветер хлестнул в лицо снегом, я проглотила его,задохнулась и стала отплёвываться, в глазах плыли круги, я наконец просипела:

– Потерпи… ещё немножечко…

Он еле переставлял бессильные ноги, с каждым шагом валясь намоё плечо. До корабля ему не дойти. Ещё чуть, и рухнет в снег уже безвозвратно,и я лягу рядом и опущу голову ему на грудь, и прорастут над нами два дерева,берёза да маленькая черёмуха.

…Как же он не хотел, чтобы я вступала в дружину. С оружиембаловалась. Кольчугу на тело белое примеряла… Ой, Злая Берёза, что же тынатворила, Злая Берёза!

Тут я вспомнила кровную посестру, шатёр-ёлочку, и поверила,что туда у него ещё хватит сил добрести. Там пушистой кучей лежала старая хвоя,там я повстречала когда-то своего Бога, там был у меня давно обжитый дом. Ясвернула в распадок, выпутываясь из цепкого вереска. Я более не размышляла. Вродной избе не ошибёшься мимо печи.

…Как он хранил меня в поединке, в день Посвящения, когдалетела над нами гремящая Перунова колесница. Как после учил уму-разуму, чтобыникто не обидел, даже привыкший бить в спину, исподтишка… Грести не давал… Какже он берёг и любил меня, этот воин, без памяти и без меры любил с того самогодня, когда впервые увидел, с того злосчастного дня, когда нарушенный гейспомстил ему радоваться, посулил недолгую жизнь!..

Я дралась вперёд по колена в зыбучем снегу, надсаживаясь имысленно повторяя, как заговор: потерпи. Ещё чуть-чуть потерпи. Кажется, у менято и дело меркло сознание, так что половину пути я просто не помню. Я толькослышала, как справа и слева по временам с гулом падали изломанные деревья.Ёлочку не обрушит. Она знала, где вырасти мне на удачу. Иногда чуть ределинесущиеся снежные облака, и тогда тени вершин оплывали перед слепнувшимиглазами. И наконец я уткнулась лицом в колючие ветви, узнала их и поняла, чтопришла. Я свалилась на четвереньки, Молчан протиснулся мимо, юркнул под полог.Хватая ртом воздух и снег, я вползла вслед за ним, втащила на хребте воеводу…перевернула кверху лицом… и всё, и не возмогла больше двинуться, кончилисьсилы, болото сомкнулось над головой, лишь метель сотрясала кряжистые деревья,хохочущим великаном шагая за небоскат.